Прямое действие - Страница 5

У опытных полицейских деятелей, — обычно людей неглупых, веселых и циничных, — вообще было впечатление, что люди из бельэтажа несколько побаиваются людей из подвала. Они и встречались не так часто, хотя вторые называли себя последователями первых и читали или, во всяком случае, распространяли их книги и журналы. Самые же беспристрастные из полицейских признавали, что и в подвале есть убежденные люди, тоже искренно мечтающие о золотом веке, о близком благоденствии человечества. Что ж, в Китае покойникам кладут в могилу особые кредитные билеты: на земле они не принимаются, но в загробном мире их примет потусторонний банк, они обеспечат умершему привольную жизнь.

В многочисленные обязанности начальника полиции входила охрана высокопоставленных лиц, приезжавших в его округ. Узнав о приезде императрицы Елизаветы, он приставил было к ней сыщика. Императрица это заметила и через кого-то из свиты просила, чтобы агента убрали, так как он ее стесняет и раздражает, да и никакой опасности она не подвергается. Начальник полиции исполнил ее желание с полной готовностью: и ответственность, таким образом, с него совершенно снималась, и людей у него было не очень много, и, главное, никакой пользы не могло быть от того, что за императрицей, шагах в двадцати от нее, будет следовать полицейский, — какая уж это охрана? Кроме того, покушение на австрийскую императрицу было в самом деле совершенно неправдоподобно: всем было известно, что она политикой не занимается, никому зла не делает и пользуется общей любовью.

И лишь 10 сентября, когда он растерянно давал объяснения начальству, и в следующие дни, когда швейцарскую полицию, и в частности его самого, стали всячески бранить в иностранной печати и в женевском влиятельном обществе, он подумал, что, верно, в той кофейне называлось имя австрийской императрицы: не только же из газет злодей узнал об ее приезде в Женеву; в несколько часов нельзя было бы задумать, организовать, привести в исполнение такое дело. В архиве же о нем не было ничего. Были карточки Мартинелли, Сильва, Бардотти, Гвальдуччи, но именно о проклятом Луиджи Луккени не было ни слова — это, конечно, не могло понравиться начальству.

Ничего толком не установили ни полицейское дознание, ни судебное следствие. Не удалось даже выяснить, были ли сообщники у Луккени. Он говорил, что не было. Одни ему верили, другие считали это невозможным: верно, не хочет выдавать или просто хвастает: все, мол, сделал я один. И Мартинелли, и Сильва, и Бардотти, и Гвальдуччи были арестованы, но их скоро выпустили за недостатком улик. Один свидетель показал, что Луккени в день убийства разговаривал недалеко от гостиницы «Бо-Риваж» с каким-то седобородым человеком. Убийца, не отрицая этого, сказал, что заговорил с этим прохожим случайно, а кто он такой, не знает. Седобородого человека не разыскали.

Выяснилось также, что как раз в первые дни сентября были собрания анархистов в Лозанне и в Тонон-ле-Бэн. Однако не было установлено, что Луккени на них присутствовал. На собраниях, разумеется, были полицейские осведомители, но они, по полной его незаметности, могли Я не обратить на него внимания. Сам он говорил, что на собраниях не был. Тем не менее не хотел или не мог установить, где же именно он находился в те дни: дал ложные адреса, там никто его не видел. Все же и за это ухватиться было нельзя, так как дома были убогие, скорее трущобы, и предъявлять паспорт в те времена не требовалось, да не всегда и ни в чем не повинные люди могут вспомнить, где они находились в такой-то день, в такой-то час, и уж, конечно, не всегда могут доказать, что они там находились.

Во всяком случае, Луиджи Луккени побывал в кофейне поздно вечером за два дня до убийства императрицы. Там он долго и скучно рассказывал о себе, пока людям не надоело слушать. Говорил, что хотя он и коренной итальянец, но родился в Париже, своих родителей не знал и ими не интересуется, — мать еще, кажется, жива. Работал он на постройках, переезжал — или переходил — из одного города в другой, побывал в Вене, в Будапеште, теперь же обосновался в Швейцарии — живет в Лозанне, но завтра переезжает в Женеву. Его знакомый, молодой столяр Мартинелли, весело сказал, что Луиджи повезло: на постройке он легко повредил палец на левой руке, получил денежное пособие и теперь может некоторое время ничего не делать. Но Луккени его поправил: деньги приходят к концу.

— Да что деньги такому человеку, как я! — сказал он и, хотя некстати, сообщил, что был героем войны с Абиссинией, считался лучшим кавалеристом эскадрона, специалистом по разведочным набегам, в конном строю сплеча рубил гигантов-негров Менелика и получил высокую награду: военную медаль. Ему не очень поверили: что-то не походил он ни на героя войны, ни на лучшего кавалериста, À так как вдобавок все люди в кофейне совершенно презирали военных и воинские подвиги, то его рассказ лишь вызвал насмешки. Он пришел в ярость, вытащил и бросил на стол толстый большой конверт, тот самый, что нашли у него при аресте. Там в самом деле было свидетельство о военной медали и две его фотографии в кавалерийском мундире.

— А это чтo? — спросил кто-то, показывая на другие бумаги в конверте.

— Это письма одной княгини.

— Княгини? Какой княгини?

— Княгини д'Арагона»

Оказалось, князь Вэра д'Арагона, бывший на войне его эскадронным командиром, оценил его героизм и после демобилизации пригласил его на службу в свой дом в Неаполе. Луккени показал подпись княгини.

— Что же, она была твоей любовницей? — спросил его кто-то еще насмешливей. Он насмешки не понял и изумился, хотя был польщен.